Просмотр исходного текста страницы Кузнецов В.Н. Слово об Учителе

'''СЛОВО ОБ УЧИТЕЛЕ'''. ''В.Н. Кузнецов'' <br>
[[Файл:Кузнецов.jpg|400px|thumb|right|Инженер В.Н.Кузнецов.1973 г.]]
Твоя фотография небольшого формата благословляет начало моего рабочего дня. Скоро 35 лет как ты смотришь на меня только с фотографии. Это уже больше половины жизни, прожитой тобой на земле. На этой фотографии ты уже моложе меня сегодняшнего. Но обращаюсь к тебе на «ты» не по этой причине. Ты—мой второй отец, а к отцу, которого любят искренне, на «Вы» не обращаются. Если ты со мной не согласен, прости меня! Я-то знаю, как ты великодушен, и надеюсь на прощение.
Когда эти строки станут достоянием читателя, мне будет столько же лет, сколько прожил и ты. Теперь я особенно остро осознаю несвоевременность твоего ухода. Ты был полон духовной и физической силы. Ты был целеустремлён в своём деле. Оно — твоё дело — было и общечеловеческим. Ты — учёный, ты — педагог, ты — руководитель! Трудно акцентировать внимание на одном из твоих призваний, тебе удавалось многое. По моему мнению, тебе удалось главное — быть порядочным человеком! И сейчас, в XXI веке, и при твоей жизни порядочность — большая редкость и дорогого стоит!
Тебе она стоила жизни!
Передо мной стоит непростая задача — рассказать о тебе. Рассказать о тебе так, чтобы люди, не знавшие тебя, прочитав, сказали: «Да, этот человек — личность!», а знакомые с тобой удивленно воскликнули бы: «А мы и не знали!»
Да я и сам не знал о тебе многого во время нашего, всего-то пятилетнего, общения. Память о тебе, как доброе вино, приобретает с годами всё новые и новые прекрасные качества.
Итак, о деле. Дело твоей жизни — наука! Она же — твоя религия!
О твоём становлении, как ученого, расскажут другие. Я только отмечу еще раз фанатичную преданность найденному тобой научному направлению — восходящему прямотоку, его гидродинамике и массообмену в нём.
Как истовый верующий любой другой религии, ты боготворил объект своего поклонения, и считал своё божество всесильным. Да и какой настоящий учёный воспринимает своё детище иначе!
Ты был не только адептом восходящего прямотока, но и его пророком. А пророк на то и пророк, чтобы обращать «заблудших» в свою веру.
Тебе это удавалось. Одним из обращённых был и я!
Механик по образованию и складу ума (до поступления
в МИХМ я уже был техником-механиком по монтажу промышленного оборудования с производственным стажем), я не мыслил себя иначе, как инженером — монтажником.
Когда встал вопрос о распределении, ты сказал: «Виктор Никитович, Вы всегда успеете уйти на производство, если наука Вам не понравится. Попробуйте себя в науке».
Да, дорогой Учитель, ты всегда ко мне обращался на «Вы». Кстати, как и ко всем, окружавшим тебя.
Но вернусь к восходящему прямотоку. Он восхитителен по красоте при образовании плёнки, при непрерывном её движении по внутренней поверхности стеклянной трубки, при чередовании сухих и смоченных участков. Он — стихия!
Будучи преподавателем в Алжирском национальном институте нефти, газа и химии, я иллюстрировал открытые тобой закономерности в стеклянной однотрубной модели. От разноцветных колец жидкости, перемещающихся по трубе вверх-вниз
и зависающих на одном месте, студенты были в восторге!
А всего-то ничего — изменял расход воздуха!
У тебя было немало учеников. Учеников прилежных и ответственных. К сожалению, себя к ним не могу причислить! И не только потому, что кандидатскую диссертацию я делал уже без тебя, хотя и не без твоей помощи.
Это ты решил однажды скооперироваться с Августом Георгиевичем Горстом для решения важной технической проблемы. Ты доверил мне эту работу!
Дорогой Учитель, докладываю — я её выполнил!
Однажды ты мне сказал: «Ну, я-то вряд ли доживу до широкого внедрения восходящего прямотока, а Вы – наверняка!» Боюсь, дорогой Учитель, это было очень смелым предположением в отношении массообменной аппаратуры.
Пока ты был жив, твои ученики занимались всё больше гидродинамикой, да математическим аппаратом, описывающим массоперенос в восходящей плёнке.
Как ты помнишь, это чаще всего были системы с малорастворимыми газами (кислород, CO2, ...), потому как их инертность вполне обеспечивала выполнение граничных условий
в уравнениях.
Своей последней волей ты поручил мне заниматься хемосорбционным процессом. Хотел бы я посмотреть на голову математика, описавшего массообмен в системе хорошо растворимого газа с одновременно протекающей реакцией нескольких компонентов, и всё это лимитируется скоростью отвода тепла из зоны контакта фаз и из плёнки жидкости.
Жаль, дорогой Учитель, что тебя уже не было рядом. Ты бы очень порадовался результатам. У моего предшественника, сотрудника Августа Георгиевича, процесс получения высокосернистых нитрующих смесей в насадочной колонне не пошёл. Он сделал вывод — получение таких нитрующих смесей, используя обжиговый газ (с 7,52 % об.), невозможно. И он был прав! Ведь даже при получении моногидрата H2SO4 тепловой эффект растворения SO3 в серной кислоте таков, что возможно закрепление последней всего на 0,5 %.
Что уж тут говорить о контакте смеси моногидратов кислот (88 % H2SO4 и 12 % HNO3) с серным ангидридом. Здесь к теплу растворения присовокупляется теплота образования комплексов HNO3*SO3, где соотношение молекул может достигать 1:17. Именно образование комплексов сдвигает равновесие в сторону активного растворения SO3. Задача — успеть отвести тепло!
В твоём аппарате это удалось. На однотрубной, одноступенчатой модели аппарата с длиной трубы 1,25 м за один проход была получена смесь с 57 % свободного SO3. Оговорюсь, при малых расходах жидкой фазы. При повторном контакте закреплённой до 40 % свободного SO3 смеси, концентрация свободного серного ангидрида достигала 70 % весовых.
Будь возможность довести дело до промышленного варианта, схема получения нитрующих смесей упростилась бы донельзя, да и энергозатраты были бы радикально снижены.
Увы, пока восходящий прямоток, с его уникальными возможностями влиять на ход процесса массообмена, не отработан для широкого использования. И дело здесь не в науке, а в научной конъюнктуре.
Волею судеб, я работаю сейчас в институте, где он, восходящий прямоток, востребован. Тут его называют «газлифтом»
и работает он на вынос газожидкостных потоков из призабойной зоны промысловых скважин. Твои работы известны во всем мире, однако в отрасли, где я работаю, о тебе не слышали. Воистину — нет пророка в своем отечестве! Дорогой Учитель, я, как
и ты когда-то, уверен — за восходящим прямотоком будущее! Особенно при толковом сочетании его возможностей и положительных качеств уже хорошо апробированных контактных устройств!
Вернёмся от твоего дорогого детища к тебе, мой Учитель! Помнишь, был момент, когда мне, недавнему студенту (хотя
и возрастному), ректор предложил место заместителя начальника учебной части? Ты воспринял это с озабоченностью, и я не мог этого не заметить.
«Павел Алексеевич, — спросил я, — Вы не одобряете мой переход?»
«Виктор Никитович, — сказал ты, — я Вас оставил на кафедре, рассчитывал на Вас. Да, у Вас открываются перспективы, Вы будете номенклатурным работником, будете больше получать. Однако Вы должны учесть, что став чиновником, выполняющим большой объём работы, а это и учебные планы, и практика студентов, переподготовка преподавательских кадров — Вы никогда не займётесь наукой». Так ты второй раз предопределил моё будущее. Спасибо тебе!
Итак, ты — педагог! В этом качестве ты, пожалуй, не менее силен, чем в амплуа учёного. Да и тот факт, что ты в свои
24 года, «с младых ногтей», заведовал кафедрой в МВТУ, говорит о том же. Твоя метода общаться со студентами внедрилась
в мою подкорку и сослужила хорошую службу в моей преподавательской работе. Не было случая, чтобы на консультации по курсовой или дипломной работе ты мне сказал: «Делайте так-то и так-то!» Нет! Ты присаживал меня рядом с собой и делал вид, что вместе со мной вникаешь в мою проблему. Через какое-то время у меня в голове формировался или подход, или способ решения волнующего меня вопроса. Но что самое главное,
я был убежден — сам дошёл! Это же верх твоего преподавательского мастерства! Ты меня учил учиться. Не скажу, чтобы
я был примерным учеником. Молод уже не был, но глуп ещё был. Помнишь, как ты нам читал факультатив по процессам
и аппаратам? Ты умел методом простых механических аналогий объяснять сложнейшие гидравлические и гидродинамические закономерности взаимодействия фаз. А что же мы, студенты, слушатели?! По большинству — балбесничали. Это уж потом, когда тебя не стало, я оценил каждое мгновение, проведённое рядом с тобой. Увы, не всё можно вернуть, утеряв.
Тогдашнюю мою неспособность впитать всё, что ты излучал, теперь считаю преступной беспечностью. Думал: «Успею!»
Не успел! Ты так рано ушёл! 
И все же моё отношение к делу и к людям определил ты.
Я только что окончил институт и уже с 9 июля, по твоей просьбе, вышел работать. Однажды я элементарно проспал. Была табельная система учёта рабочего времени. «Номерок направо, номерок налево». Просто, да не очень. Опоздал на минуту — один список и одно наказание сотрудника и шефа. Опоздал на 2 минуты — другой список и другие меры. И так далее. Главное — успеть перевесить номерок «до» и «после». Где работник между «до» и «после» — никого не интересовало.
И вот в ситуации, когда я опаздываю на час, звоню тебе. Хорошо, что догадался. Вот наш диалог:
— Здравствуйте, Павел Алексеевич!
— Здравствуйте, Виктор Никитович, что вы так возбуждены?
— Проспал, Павел Алексеевич!
— Так это ж прекрасно, хорошо отдохнули! Ну, вот представьте, Вы, невыспавшись, впопыхах успеваете на рабочее место. Вы же потом часа два в себя приходить будете! Какая от Вас работа? Да и вообще Вы, как работник интеллектуального труда, должны осознавать, что работаете круглосуточно! Ведь, если перед Вами стоит проблема, Вы занимаетесь её решением постоянно, даже если Вы этого не хотите.
— Я-то разделяю ваш подход, да только в табельной это не аргумент.
— Хорошо. Какие есть пути разрешения ситуации?
— Вот если бы Вы, Павел Алексеевич, послали меня в какой-то институт или библиотеку с утра, было бы нормально. Но бумагу в табельную мы должны были сдать вчера!
— Сошлётесь на меня. Я забыл передать! Кстати, Вы когда планируете ехать в институт.
— Так сей же час, Павел Алексеевич!
— Успокойтесь, я буду к полудню. Подъезжайте к половине двенадцатого, и мы решим все проблемы.
Спасибо тебе! Это такая радость — вселять в своих учеников уверенность и доверять своим подчинённым! Да и вообще — доверять людям!
О, как ты доверял нам, своим сотрудникам! Будучи преданным делу, ты считал, что и каждый из нас так же делу предан. Увы, то ли по молодости, то ли по недостатку воспитания мы, молодежь, позволяли себе отвлекаться на какую-нибудь ерунду во время работы. То шашки, то борьба на руках… Тогда мы ещё не вполне созрели для серьёзной, аналитической работы. Это сейчас почитать статью по специальности — радость. Тогда это скучновато было.
Ты придёшь, бывало, в лабораторию, бросишь угрюмый взгляд на нас и удалишься без слов. Мы сразу же трезвели. Становилось стыдно, но через какое-то время молодость брала своё. И всё же твой безмолвный урок не прошёл даром — помню до сих пор.
И, пожалуй, последний штрих в твоём облике педагога. Ты никогда не командовал подчинёнными, не навязывал своей точки зрения и работающие рядом с тобой, исподволь становились самодостаточными, уважающими себя специалистами.
Вот так плавно, дорогой Учитель, мы подошли к твоему амплуа руководителя — научного руководителя кафедры и научного руководителя своих аспирантов.
Как научный руководитель кафедры, ты не подминал всех под свою тематику, а давал возможность развиваться по другим направлениям. Более того, именно в лабораториях кафедры другие направления были приоритетными, а их исследовательские установки более масштабными.
Я особо хочу остановиться на твоём подходе к руководству соискателями и аспирантами. Прежде всего, ты никогда не форсировал события и не гнался за числом аспирантов. Ты справедливо полагал, что соискатель должен созреть для научной работы. Я, к примеру, при твоей жизни не успел созреть.
Тебе пришлось работать во времена, когда подготовка учёных была поставлена на поток, а число изобретений было планируемым показателем социалистического соревнования
и оценкой работы кафедры в целом. По твоим действиям как научного руководителя и члена учёного совета я могу судить, что ты руководствовался другими ценностями.
Пример: аспирант (соискатель) написал диссертационную работу и принёс тебе на прочтение. Ты её принимаешь. Аспирант (соискатель) спрашивает: «Когда зайти, Павел Алексеевич?» Ты же открываешь ящик своего стола, кладёшь туда работу и отвечаешь: «Она будет здесь. В любой момент можете зайти и взять». Скажи ты так: «Ну, зайдите недельки через две-три.» — аспирант отключался бы от работы вплоть до твоих замечаний и поправок. А их-то устранить — проблема что ли?!
Ан, нет! Своим жестом ты запускал процесс дозревания учёного, находящегося пока в молочно-восковой стадии. Соискатель круг за кругом прокручивал сделанное и был случай, когда твой ученик ворвался на кафедру с возгласом: «Павел Алексеевич, читали?» 
«Да нет пока, — спокойно ответил ты, — вот Ваша работа».
«Ну, слава Богу», — сказал аспирант и удовлетворённый выскочил перелопачивать свой труд.
Да, это отодвигало защиту, затрудняло выполнение соцобязательств и планов выпуска аспирантов в срок, но ты-то болел за качество подготовки учёных!
Кстати, ты был не очень «удобным» членом учёного совета. Не открою секрета, если скажу, что в потоке защит были и откровенно слабые работы. Что стоит, например, часто звучавший «аргумент» в поддержку соискателя: «Товарищи! Да, в работе мало научной новизны. Но ведь (имярек) провел три с половиной тысячи экспериментов!» Чаще всего такое «обоснование» принималось, и я не припомню случая, чтобы кто-то не защитился.
Твоё же «неудобство» состояло в том, что ты одним вопросом ставил всех в неловкое положение. В отличие от большинства «обтекаемых» вопросов, задаваемых для проформы, ты ставил вопрос по существу. На твой вопрос нельзя было ответить расплывчато. Ты никак не вписывался со своими принципами в систему всеобщего «одобрямса».
Некоторые «ценности», принятые в те застойные времена, тебя просто шокировали. Однажды ты, прошедший огни и воды в науке, обратился ко мне, молодому парторгу кафедры, с вопросом: «Как можно сравнивать по баллам социалистического соревнования написание монографии и подготовку трёх студентов-исследователей? Монография — это многолетний, напряжённый труд. Студент-исследователь — это студент, написавший за неделю-другую реферат по заданной тематике на
10—15 страницах рукописного текста. Я тебе только и мог ответить, что это новая инициатива месткома. Ты прости меня, ведь, и я был к этому причастен. Причастен тем, что не восставал против этой дури. Правда, когда восстал по другому поводу, получил от парткома по полной программе. Я, видите ли, не того человека готовил к вступлению в КПСС. Да, он был ответственным, порядочным, хотел вступить в партию. Увы, он был служащий! А по поступившей разнарядке райкома нужно было принимать молодого рабочего. Как много было условностей, неподвластных здравому смыслу!
Дорогой Учитель! Я уже немало о тебе сказал. Удивительно, но я мог бы говорить ещё и ещё, не повторяясь. Пожалеем читателя! А вдруг к тому, что для меня так дорого, он отнесётся равнодушно?! Мне приятно, что я, следуя тебе, сказал о тебе СВОЁ слово. Признаюсь, мне даже неважно — будет ли оно опубликовано и понято.
Я благодарен тебе за то, что и после твоего ухода в другой мир, ты доставляешь мне радость общения с тобой. Твой портрет с тонкими чертами интеллигентного лица и проницательным спокойным взглядом благословляет меня на жизнь.
Спасибо тебе, Учитель!