6. Синенький скромный дипломчик

6. Синенький скромный дипломчик Все пять лет, пока я учился в МИХМе, мои знакомые и полузнакомые интересовались – а какая же всё- таки у меня специальность. Отвечать было тяжело, поскольку ответ ожидался в одно слово, но не помещался даже и в два-три. А моя мама, когда ее однажды спросили, на кого учится ее сын, помолчав раздумчиво, брякнула – «на котельщика». И такое смутное представление тоже было неспроста, оно коренилось на вполне осязаемых причинах. Когда мы начинали учёбу, наша учебная группа относилась к Органическому факультету. Точнее, он назывался «Механический факультет органических производств». К пятому курсу механические специальности Органического и Неорганического факультетов объединили. Факультет стал просто Механическим. Похожим манером изменилась надпись и на профилирующей кафедре. Правда, тут не производилось никакой реорганизации. Просто Дмитрий Дмитриевич Зыков передал заведование кафедрой Виктору Павловичу Майкову. Профессор Майков поменял название. И «Машины и аппараты по переработке топлив» превратились в Кафедру нефтехимической техники. Допускаю, что Дмитрий Дмитриевич испытал при этом некоторое огорчение, но мне, как и большинству моих одногрупников, новое название казалось более звучным, более выразительным, короче – более современным. Сам профессор Зыков продолжал работать на кафедре. Дважды, на первом и на пятом курсах мы выслушали от него бажовскую притчу о Тимохе Малоручко. С одним уточнением. Снисходя к возможной необразованности студентов, Дмитрий Дмитриевич называл самоуверенного Тимоху общеизвестным именем Данилы Мастера. Но сути сказа он не менял – перепробовав множество профессий, Тимоха, наконец, стал углежогом. Имелось в виду – как и вы все, ныне здесь присутствующие. Вот оно, исконное имя вашей профессии. Помнится, я тогда пробормотал себе под нос подлинное прозвание бажовского героя, но вслух лезть с замечанием не посмел. В первый раз слишком был велик мой восторг от осознания себя студентом, и хотелось видеть вокруг только хорошее и доброе. Во второй – не поднялась рука перебивать почтенного профессора, который казался мне несправедливо обойденным. Впрочем, такое представление продержалось лишь до первой лекции Майкова. Я уже говорил, что к пятому курсу все мы, волей-неволей прошли безжалостную школу зачетов, защит и экзаменов, и к изучению спецпредмета подошли готовенькими. Каждый, если не думал, то ощущал, что теперь-то нас трудно чем-либо поразить. И особенно не ждали никаких сюрпризов от Майкова, который совсем не блистал представительной внешностью. Никто бы со стороны не сказал, что это профессор, скорее рядовой механик, или даже лаборант. Вообще говоря, будучи студентами, мы всех, кто попадался нам на глаза в институте, относили именно к лаборантам. Разумеется, за исключением преподавателей, явного начальства и разных уборщиц и библиотекарей. И стало мне известно значительно позже, что практически вся эта малословная публика как минимум инженеры НИСа, а то и научные сотрудники с кандидатскими корочками.* Первую лекцию Майков начал с длинного предисловия, но не из области легенд и сказов, а с принципов подхода к научным теориям и сущности познания. Вся похожая философия так или иначе нам уже была шапочно знакома, единственно, Виктор Павлович часто вворачивал новое словечко «парадигма», заменяя им понятия – подход, принцип. Чувствовалось, что он очень любит это слово. Но пожалуй его подход к вопросу действительно заслуживал такого особенного отличительного поименования. Мы уже к тому времени знали, что химия – темный лес до небес, и в ней не свершалось ничего огромного, достойного войти во все учебники со времен дедушки Менделеева. Что до сих пор так никто путем и не знает, как все-таки действует любой из катализаторов, почему возникают азеотропы и много прочего в том же духе. Состав смеси – и тот нельзя просто замерить приборчиком, бери всё те же мензурки, пробирки, лакмус. А уж если доходит до количественных показателей, караул кричи! Помнится, Артамонов Дмитрий Сергеевич в бытность нашу на «Процессах и аппаратах» на вопрос, почему так заметно не сходятся экспериментальный и расчетный графики, только улыбнулся своей доброй усталой улыбкой. «Ведь это же не математика! Мы же не квадратуру круга определяем. Здесь такое множество факторов». Да, все «процессовские» расчеты базировались на диаграммах, таблицах и 61коэффициентах из других таблиц. Высшей точкой однозначности выступал материальный и тепловой баланс. Дальше шла большая или меньшая неопределённость. Но зато… Зато студенты в этой неопределённости чувствовали себя, как та самая рыба в воде. На кафедре Майкова (нашей кафедре) занимались в общем-то всё теми же «процессами». То есть разделением и прочей околохимической обработкой смесей, с одним отличием, что смеси исключительно нефтяные. Примерно такого разговора и ждали от Майкова. Сейчас начнет заливать про составы фракций, кривые разгонки, диаграммы фазового равновесия бензол-толуол. Виктор Павлович начал с экскурса в теорию вероятности! Да-да, сразу и припомнилось. Проходили мы и этот раздел математики. Словоохотливая Полина Ивановна, ведшая у нас семинары, не особенно и настаивала на глубоких знаниях, так, знайте уж что-нибудь для общего развития. Потом на верхах что-то перетряхнулось, и эстафету по нашей группе принял профессор Лунц. А уж Григорий Львович вел семинары совсем по-домашнему. Всё выходило у него легко и просто, и эта самая вероятность, и последовавшие за ней функции комплексного переменного. Задачки из арифметики и алгебры, что-то уж совсем с обочины большой математической дороги. И теперь эта вероятность вдруг понадобилась Майкову. За ней последовала информация, подсчитываемая как снятая неопределенность, за ней неопределенность, как мера хаоса. Было очень необычно, даже интригующе, и чувствовалось, что к чему-то всё это идёт, стоит что-то важное за этими побочными теориями. Наконец, вот и уравнение, настоящее, дифференциальное; подробное его решение с пояснениями (методом неопределенных множителей Лагранжа). И постепенный выход на давно уже знакомое нам число контактных тарелок в колонне, но каким-то весьма необычным способом. Майков принципиально отказывался влезать в механизм процесса, он утверждал, что это знание всегда будет неполным, но его можно обойти, отталкиваясь от более общих принципов, управляющих физической материей. Всё это было очень не по-михмовски. В самом конце выкладок Виктор Павлович бросил мимоходом, чтобы мы не ждали итоговой простенькой инженерной формулы. Его методика реализуется через машинный расчёт. Просто в столбик, на бумажке таким способом не посчитаешь. Тут-то я и пришел к выводу, что свалял огромного дурака. Эх, серость наша провинциальная! И преподаватели кафедры тоже хороши. Ну что стоило тому же Зыкову, вместо басен про всеядного недальновидного Тимоху Малоручко, хотя бы намекнуть, какого рода теории разрабатывает Майков. Да и сам он мог бы снизойти для маленькой беседы. Знали бы мы еще первокурсниками, что и для чего делается. И в каком месте непременно пригодится. Это всё о вычислительной технике, которую я, как таковую, почему-то терпеть не мог. Числил тупой прикладной профессией, вроде бухгалтерии. И, кстати сказать, серьезного внимания на нашем факультете Вычтеху, как предмету, не уделялось. Первое знакомство проводилось на математике, еще в самом первом семестре, когда семинары у нас вела тусклоголосая старушка Милованова. «Осваивали» мы машину Проминь. Это была огромная металлическая плита, размером примерное в два дивана, вся изрезанная параллельными прорезями. Программа набиралась пластмассовыми фишечками с металлическими хвостиками разной формы. Хвостики эти и втыкались подряд, длинными рядами, в те самые продольные прорези на плите. Короче – подобие типографской наборной кассы. Затем включение – и механическая печатная машинка с приводом выдает на заправленную бумажную полосу несколько строчек результата. Которые, кстати, еще не вдруг поймёшь. Просто, такая была тогда техника. А большие машины главного вычислительного центра института работали в то время на перфокартах. Впрочем, и программирование давалось нам соответствующе. Это мы проходили уже на втором курсе, вела занятия Крылова Вера Сергеевна, нервная девушка с довольно-таки специфической внешностью. Изучали мы язык Алгол, и к концу семестра разве что умели написать строчку-другую. Занятия были в тягость и нам, и преподавательнице, единственное, что нас объединяло – желание побыстрее с ними покончить. И вот после третьего курса наша профильная кафедра вдруг захотела, чтобы летом несколько её студентов прошли практику в вычислительном центре, опять не объясняя, для чего и зачем. Не знаю как-кто, а я побывал в нем только один раз. Можно сказать прямо – встретили нас весьма неприветливо. Мол, если хотите – ходите, будете у нас здесь тряпочкой столы протирать. Но всё-таки показали, как набиваются перфокарты, и даже дали попробовать. Жмешь на клавиш механической печаталки, а преобразованный сигнал даёт команду соответствующему пробойнику – и готово прямоугольное окошечко в картоне. Нажал не туда – всё – запорол карточку. Выбрасывай, и сначала. В общем, поморщился я, и сбежал в Воскресенский стройотряд. Там у Ряузова и Тимонина были права вписать в зачетку прохождение практики. И вычислительный центр остался где-то в тумане. А кто знает, может быть, стоило попробовать. Глядишь – и предоставилась бы возможность поработать с Майковым. 62Ведь не одних же гигантов мысли набирал он к себе в ученики. Вот например – Косумов. Приходил он аспирантом на наши семинары - колоритный южанин в черных усах и с целым рядом зубов из чистого золота. Сидел в сторонке, за самым первым столом, усердно записывал, не хуже примерного студента. Вездесущий Володька Маслов всегда здоровался с ним, величая Султаном. Потом довелось мне работать с этим приметным мужчиной в одной лаборатории, когда тот был уже старшим научным, и звался Султан Алаудинович. Не скажу ничего плохого, голова у Косумова действовала великолепно, и вообще он был на своём месте, энергичный, деловой, хваткий, очень ответственный. Но теория Майкова коснулась его слегка, левым боком, и не оставила ни следочка. И именно это было тогда для меня чем-то непостижимым. Впрочем, чему удивляться. Много позже, уже подписывая мой дипломный проект, Виктор Павлович поинтересовался: - Колонну свою считали вручную? Получив подтверждение, ни капельки не удивился, только заметил между прочим: - Ведь есть же программа. Я сослался на отказ Цветкова, уже зная, что электронные расчёты идут через него. (Нужно было просто отдать исходные данные, и потом подклеить в записку готовую распечатку). Майков спокойно кивнул. Он был погружен в новые планы, обдумывая расчет кинетики процесса (который и вывел впоследствии), а внедрение в практику уже созданного, оказалось отдано в другие, по всей видимости, достаточно равнодушные руки. Не знаю, изменилось ли что-нибудь на кафедре в эру персональных компьютеров, что же касается тогдашних расчетов на ЭВМ, проведение их было равносильно преодолению языкового барьера. Требовалось найти умелого переводчика, то бишь программиста, либо самому им стать. Причем, еще добраться до техники, на которой тебя допустят практиковаться. Это уже потом, на заре девяностых, начальник отдела в фирме «Протек» был вправе вытаращивать глаза на моё простодушное заявление: «На ЭВМ никогда не работал, и даже ни разу не прикасался к клавиатуре». «Протек» тогда, обгоняя других, шел на гребне волны компьютеризации. Сам он стремительно разрастался, и каждому новому сотруднику завозили новый стол и тут же устанавливали компьютер. Поэтому вопрос был закономерен, хоть, впрочем, и не совсем корректен – меня-то брали работать грузчиком на аптечный склад. Но поинтересоваться мой будущий начальник всё-таки имел право – у меня за плечами были три института (учебный, отраслевой и академический) и аспирантура. Но что говорить, время уже было другое, и техника другая, и возможности тоже. Когда через полтора месяца встал вопрос о варианте перевода из грузчиков в менеджеры-аналитики, мой незабвенный друг и верный товарищ Юра Васильев натаскал меня во всех премудростях всего за две забойные компьютерные ночи. А еще через месяц величественный Олег Игоревич, некогда так шокированный моим ответом о полном невежестве в вычтехнике, потихоньку прибегал ко мне проконсультироваться, как лучше строить диаграммы и графики в «Эксэле». Был он к тому времени уже заместителем директора. Впрочем, сказать по правде, я тогда немного слукавил и перехлестнул ради красного словца. За клавиатурой-то мне прежде чуть-чуть сидеть всё-таки приходилось. Когда-то, еще на первых черно-зеленых мониторах, все мы - и старые, и малые сотрудники «Процессов», коллективно гоняли шарики в Хоникс. Модная в те времена считалась игра. Но, справедливости ради, признаюсь, что сам я гонял их не так уж часто, а в основном, толокся и комментировал за спиной игрока в толпе таких же болельщиков. Этаким образом происходило на кафедре Кутеповское внедрение вычислительной техники. Ведь теориями, даже подобными Майковским, «Процессы и аппараты» не располагали. (чтобы дать ход новаторам, вроде Ломакина или Ольшанова требовался Зыковский либерализм, а не Кутеповская казёнщина) Считать-то ведь надо не вообще, а что-то своё, конкретное. И выдумать это конкретное потруднее, чем просто закупить компьютеры. А если просто – ударно оснащать вычислительными машинами учебный процесс, то, пожалуй, это будет хуже Хоникса. Машина без стОящей идеи – пустая бутафория. Пример не за горами. Самой продвинутой в плане «машинизации обучения» в наше время была в институте дисциплина сварки – детище Кононова Алексея Алексеевича. Нам на ней никто ничего не преподавал. Мы должны были прочесть методички с изложением курса, по ходу дела, с помощью тумблеров, ответить на два десятка рубежных билетов-проверок, и в конце семестра сдать тестовый зачет на машинах. Разумеется, все начали стремительно продвигаться в глубь методички, не читая, а только подбирая варианты ответов. Тумблеры так и щелкали. Одно-два занятия, а некоторые уже у финиша. Кононов забил тревогу, стал требовать не только чтения, но и конспектирования. Ходил по рядам, и то там, то сям раздавалось: - Где ваш конспект? Так… Выключите эту машину! Кажется, полное исполнение рубежных зачетов в конце концов отменили, но итоговый оставили. И выстроился длинный хвост сдающих по четвертому, пятому и еще бог весть какому разу. Мне повезло, дважды попались одни и те же вопросы. Уже зная по первому провалу неправильные ответы, я со второго 63раза сумел угадать правильные. Надо ли говорить, что все премудрости сварки, в том числе даже элементарные термины, я потом осваивал в КБ с белоснежно чистого листа собственного невежества. И вообще, похоже на то, что машинное обучение действенно только при собственном желании учащегося, а еще лучше, его увлечении предметом. Впрочем, в этом случае сгодится любое. А для пробуждения всего лишь ответственного отношения и чувства долга, требуется в первую очередь неравнодушие преподавателя. То есть то качество, которого машина лишена идеально. Ведь люди тем и плохи, что далеки от идеала. А значит, по показателю полного равнодушия даже самый плохой преподаватель всё равно уступает машине. Но, разумеется, если человеческое участие настоящее, живое, и к тому еще горячее, результат выйдет наилучшим. Причем неважно, какое будет участие, годится любой окраски, хоть положительное, хоть отрицательное. Оба ярких наглядных примера я ощутил на собственной шкуре. Вот как это было. Преподавательница материаловедения Фадеева Татьяна Александровна по собственному произволу зачислила почему-то меня с самого первого занятия в отличные студенты. Такое случалось и прежде ( причем, чаще на гуманитарных кафедрах), но происходило это к концу семестра, или в лучшем случае к середине. А тут - на тебе! - сходу и прямо в лоб! Женщина Татьяна Александровна была активная, боевая, острая на язык, и не было никакой надежды, что она позабудет про своё предвзятое мнение. Пришлось весь семестр ходить по струнке. Экзамен я, конечно, сдал на пятёрку, причем не ей, а Варыгину, но и тут Фадеева нашла минуту сказать мне несколько поощрительных слов и пожелать в жизни всего наилучшего. Но я и так уже был несказанно рад, что этот камень незаслуженной ответственности свалился, наконец, с моих плеч. А шиворот-навыворот всё вышло с термодинамикой. Семинары у нас вела очень молодая, симпатичная преподавательница со снисходительным взглядом и ледяным голосом. Никак не могу, к сожалению, вспомнить ни имени ее, ни фамилии. Ее неприязнь я чувствовал постоянно, хоть прорвалась она наружу лишь два или три раза. Однако всей кожей уже битого четверокурсника я понимал, расслабляться нельзя, здесь шутками дело не кончится. Предмет знай основательно - иначе крышка. Пустое! На экзамене ничего не помогло, и волей-неволей подумалось даже, что тут не обошлось без черной силы. Я до сих пор не понимаю, ну откуда он взялся, первый вопрос моего злополучного билета. Не было такой темы ни на лекциях Веселова, которые я посещал на редкость аккуратно, ни, разумеется, на семинаре. Вопрос-то был весьма теоретичен. Дикость ситуации состояла в том, что я отлично осознавал, какого рода требуется ответ, откуда примерно надо вывести нужное выражение, но за отведенное на подготовку время, так и не сумел дотянуть выкладки до вразумительного итога. И вот – весь исчёрканный, покрытый значками лист, легкая тонкая усмешка моей недоброжелательницы. Первый вопрос – полный прокол, что ж, говори по второму. Несколько фраз дрожащим голосом, оговорка – аут! Неудовлетворительно. И самое обидное – нет ведь никакой натяжки, вполне классический случай. Не пришлось ни ловить меня с пристрастием, ни сыпать. Легкая победа, глупое поражение. Когда я вышел с двойкой, народ обалдел. Они-то думали, что мне светит верная пятёрка. Я не мог сказать ничего вразумительного, так сразил меня непредвиденный билет, только глупо пожимал плечами. Мне тут же накидали шесть самых разных учебников по термодинамике (своего-то у меня не было ни одного), и я их все молча сложил в свой заслуженный портфель. Дома самым тщательным образом перерыл привезенные источники – что за издевательство, нет ответа на мой вопрос. Просмотрел всё медленно и внимательно, может быть где-нибудь в ссылках, мелким шрифтом, или в приложениях. Ни намека. И только поздно ночью меня осенило. Нужно было сделать такое преобразование, какого мы никогда не делали – расписать систему уравнений не на трех традиционных величинах, на которых всё строилось весь семестр, а на другой тройке, то есть выбросить один из параметров и ввести на место его энтропию. А потом соотнести между собой два выражения, полученные в разных системах. Если бы я и догадался об этом пути сразу, всё равно ни за что не успел бы проделать такое на экзамене. Либо наверняка наляпал ошибок. Опять же, я уверен, что кроме найденного мной решения, не может не существовать и более простого. Иначе не попал бы этот вопрос в экзаменационный билет. Ведь не нечистый же, в самом деле, подстроил мне такую кутерьму! Кроме того, абсолютно уверен я и в другом. Сумей я воспроизвести на экзамене те выкладки до конца, всё равно. Незнание более легкого пути, было бы зачтено, как незнание темы. Случались уже унылые прецеденты. Та же математичка Милованова брезгливо отвергла решение задачки, которое я намеренно удлинил втрое, надеясь продемонстрировать, сколькими формулами владею. Другой раз на черчении старина Воскресенский запутался в моих многостепенных построениях по выходу на координаты точки в сложной изометрической фигуре. И не спасло даже то, что сам он не сумел предложить ничего более простого. Но тогда-то речь шла о выборе между непозволительной пятёркой и четвёркой, той, какой меня в итоге всё-таки милостиво жаловали. А не парой, кстати, так и оставшейся у меня единственной. Самое обидное, на пересдаче я схватил билет такой простоты, что ответил его сходу, устно, и без подготовки (благо – пересдавал в одиночку, а пятерок на пересдаче обычно не ставят). Ответ всего билета 64занял минут пять. И это после всех мытарств с целыми шестью учебниками, и готовностью рассказать о чём угодно. Правда, пересдачу принимал совсем другой преподаватель, кстати также посмеявшийся над моим везением. Вот уж действительно, как будто отменили заклятие. Осталось утешаться, что термодинамику усвоил я – лучше некуда. Жаль, не довелось ни разу воспользоваться полученными знаниями. Иногда я даже думаю, что тот «неуд» был мне компенсацией судьбы за недавнюю пятёрку по политэкономии, вписанную в зачетку прямо в коридоре, «автоматом». Если не брать каких-нибудь очень блатных гавриков, случай ведь тоже беспрецедентный. Началось, как всегда, по-дурацки. Назначенное для экзамена время – после обеда – перенесли на утро. И об этом не удосужился узнать только я один (как обычно, не приходил на консультацию). И вот все наши уже сдали, разъехались, а я, топая, как ни в чём не бывало, на сравнительно простой экзамен, столкнулся в коридоре с преподавателем. Кстати, я не капельки не торопился. Правило: «первому пряник, последнему кнут», в нашей группе не было выражено слишком ярко. Не то что, по рассказам Верки Росляковой, когда их группа съезжалась на экзамен чуть ли не к шести утра, чтобы раньше всех стать в очередь и войти первыми. У нас давно всё было поделено. Команда первого захода (Болденкова, Дмитриева, и несколько других девчонок) обычно была наготове, и их действий никто не оспаривал. А я всегда был в числе тех, кто заходит ближе к концу. Мы не торопились, нервное напряжение постепенно спадало, и когда приходил черед тянуть билет, были уже спокойны как танки. Меня так устраивало гораздо больше, а оценки… В общем - устраивали тоже, хоть и не были круглыми пятерками. Во всяком случае, четвёрочную прибавку к стипендии я получал всегда. Итак, я не спеша шел на экзамен по политэкономии и столкнулся с преподавателем - Игорем Павловичем Барабановым. Он уже направлялся домой. Посмотрел на меня, как на чумового, хотел что-то сказать. Потом махнул рукой, сделал знак «подожди!» и заглянул в аудиторию. Там шел экзамен чужой группы. Барабанов вошел, прикрыл дверь и через несколько минут вышел. «Я вписал тебя в ведомость, где зачётка?» И это был тот самый Барабанов, который не раз, и не два осаживал меня на семинарах дежурной фразой: «Больше так не говорите. Где вы это взяли?» Я, помнится, только пожимал плечами. Не рассказывать же, что сам выдумал, поскольку третий год мотаюсь без учебников. Правда, «Капитал» Карла Маркса у меня был. Собственный. И за неимением лучшего, приходилось заглядывать и в него. Но я что-то очень уж далеко отвлекся от кафедры нефтехимической техники и наших дипломов. Потому что – теории теориями, энтропия – энтропией, а проект-то всё-таки надо было нарисовать. Карандашом, и на бумаге. А перед этим дважды съездить на заводы – «на практику». Практику в Ангарск я уже упоминал. Прошла она с приключениями, описывать которые здесь не место. Но для меня, к тому же, началась она и с жуткого заявления – никуда не поедете, пока не рассчитаетесь. Должникам библиотеки командировочные не выдаются. А я был именно должник! Причем невольный. Проворный Витька Калитеевский, еще на первом курсе, когда мы вдвоем квартировали у моей тетки, вместе со своими учебниками прихватил и мою «Технологию», сдав в библиотеку сразу две штуки. На мне повис долг, который ни за что не соглашались закрыть денежной компенсацией. А где найти, чтобы принести, учебник более чем десятилетней давности, я не представлял. И вот теперь, помаявшись под неподкупными взглядами библиотекарей, пришлось со вздохом сознаться, что книга-то давным-давно сдана. Произошедшее следом показалось мне настоящим чудом! Из какого-то ящичка моментально выудили карточку, сверили на ней номера с моей, долговой, сложили вместе… и разорвали. Где там твой листок? Езжай, дорогой, куда угодно! Вот это да-а. Дернул же меня ч-черт целых три года учиться, болтаясь между небом и землёй, чем бог одарит. Где подсмотришь, где услышишь, где сам догадаешься. А дел-то оказалось – на копейку. Далее была вторая практика – в скудный башкирский городок Салават. В трескучие морозы среди на редкость жестокой зимы. Снаряжались туда соответственно. Особенно постарались мы с Евгением – запаслись валенками, обрядились в дворницкие тулупы. И не зря, зачастую на комбинат приходилось ходить сквозь колючий ветер и снег, через наметенные за ночь сугробы. Ехали мы в Салават теплой компанией – наша четверка и Галка Пугачева с Ирой Синявской. Организовывал практику наш будущий руководитель диплома, добрейший Владимир Степанович Карпов. «Душка Карпов», как выражался Женя. Разместились по всем правилам: девочки направо, мальчики налево, не только в разных общежитиях, но и в разных районах. Нам досталась под житьё кладовка при кухне – очень даже душевно. Девчонок же поместили в какой-то изолятор, и Карпов набегался, утрясая разные конфликты. Пришёл к нам уже под вечер, совсем измочаленный, и повторял только одно: «Ох уж эта ваша Галина Владимировна». А Ирину Георгиевну не вспоминал, значит, досталось ему в основном от Пугачевой. Разумеется, мы сразу усадили его за ужин, благо, было чем похвалиться. Опыт поездок, опыт стройотрядов – припасов понавезли гору. Наверное, мы смогли бы прожить весь месяц, не вылезая в магазины, если бы случилась такая нужда. Но главное – не количество! Игорь как раз вернулся из дома, из своей родной Находки, с набором дальневосточных деликатесов – мёд, варенье из невиданных ягод, копченая рыбка, прочая живность морская. У меня, как обычно преобладала скромная сытная тушенка. 65Володька раздобыл экзотические тюбики со всякой всячиной – паштеты, омлеты, соусы и морсы. Женя не оставил нас без великолепной домашней наливочки бабушкиного производства. От неё впрочем, как и от пива, Владимир Степанович отказался наотрез (хотя потом, на выпускном банкете не гнушался и сорокоградусной). Впрочем, у нас было и чаю – хоть залейся. На выбор, любых сортов, даже тех, что не купишь в магазине. Поэтому, посидели мы великолепно. Не хуже чем обычно. Присутствие Карпова совершенно не испортило наш вечер, напротив, нашлось, о чем поговорить и даже поспорить. Выглядело это очень солидно, нас он теперь называл только по имени-отчеству. Практика прошла обычным порядком, если не считать очередного нашего «закидона», через две недели мы скатали на самолете в Москву. Был веский повод, Коша, то есть Володька Кощеев, справлял свою свадьбу. Не хочу врать, образцовыми гостями на этом празднике мы не стали и украшением торжества не были, но своё честное слово – непременно приехать – исполнили без отговорок. И настало, наконец, лучшее институтское время – дипломная весна. Почти полгода неторопливой домашней работы, когда времени невпроворот, и торопиться совершенно некуда. Всё под руками, не нужно ни искать, ни бегать, ни узнавать, ни клянчить у приятелей учебники, так нужные им самим. Материалу мы понавезли с заводов – и сколько надо, и еще сверх того. В общем, сколько влезло в чемоданы. Твори на просторе, хоть слева-направо, хоть сверху-вниз. Поневоле вспоминались былые курсовые проекты. Как мучались когда-то с редукторами на «Деталях машин», не понимая, откуда вообще берутся бесчисленные размеры, величины толщин, зазоров, просветов. Тогда мы только постигали искусство извлекать цифры из чистого воздуха. Зато, как потом, во время защиты проекта по ПТМ, сошелся целый кружок недоумевающих преподавателей, чтобы посмотреть на мою фантастически-нелепую и нелепо-фантастическую крановую подвеску. Такого они еще никогда не видели! Что делать, накатал я ее за полчаса, приткнувшись в уголке аудитории и поглядывая, то на потолок, то на часы. Важно было, чтобы не удрал Сильченков, наш консультант. Нужно, жизненно нужно было спихнуть проект по подъемным кранам, и непременно в тот же день. Иначе сыпался на мелкие кусочки весь график. Но проскочил! Спасло меня только то, что добровольно пошел сдавать проект к Целиковской, на что решались лишь самые отчаянные. А Антонина Ивановна оказалась понятливой женщиной, да к тому же высоко ценящей сообразительность чужих мозгов. «Проект дрянь, а голова – золото», - такое ведь не каждый день услышишь. Или поединок нервов с хитроумным Ляндресом… Впрочем, об этом ни к чему говорить дважды. С дипломным проектом я решил не валять дурака, сделал его не торопясь и заранее, не откладывая на короткие майские ночи. Хотя конечно, остался верен самому себе – всё по минимуму, «ничего лишнего». Особенно наглядно это было видно по двум запискам одинакового, темно-зелёного цвета, которые мы с Игорем Родохлебом переплетали в одной мастерской. Моя тонюсенькая дощечка, и его солидный основательный кирпич. (Подозреваю, что и бумагу для записки Игорёк выбрал не просто так, а самую толстую). А вот про мою записочку, другую, но аналогичную, еще Сильченков когда-то выразился, что это не записка, а отписка. Хотя, когда я взвился на дыбы, он так и не смог ткнуть пальцем, чего в ней не хватает. Было всё, но предельно сжато и коротко. Майков же теперь, напротив, посмеялся, и сказал, что такой диплом, как у меня, можно сделать за неделю. Конечно можно. Но если он намекал, что я так и поступил, это предположение было глубоко ошибочно. Чувствуя и понимая, что учеба идет к концу, не стоило напоследок устраивать гонки и нервотрёпку. Ее и так мне хватило с лихвой за пять институтских лет. Больше на такие подвиги уже не тянуло. Не то что милого дружка Витьку, который, чтобы добить свой дипломный проект к установленному сроку, умудрился не спать пять суток подряд. Насмешливый Ким, его руководитель, был тогда, помнится, просто потрясён. Для меня же последние полгода стали давно желанным отдыхом. Ведь если разобраться, я не видел летних каникул целых четыре лета. (Витька впрочем тоже, но он всегда был экстремал, как назвали бы это сегодня). Но хотя времяпрепровождение за непыльной, размеренной работой дело хорошее, нет-нет да закрадывалась мне тогда в голову шальная мыслишка. Думалось же мне, что, если бы лет пять назад, дали бы мне все материалы и такое же дипломное задание, я бы, ей-ей, не хвалясь, за такие же полгода вполне сварганил бы и десять листов, и пояснительную записку ничуть не хуже. Как раз бы разобрался во всех завитушках с декабря до мая. Мало что ли времени? И любезная госкомиссия вряд ли бы заметила подмену. Да. И был бы у меня точно такой же диплом в синюю корочку… Правда, без высшего образования «в придачу». Но это попутно, а дела, тем не менее, шли своим чередом. Рецензент, только что расхваливший на все лады проект Игоря Родохлеба (мы защищались в один день и потому шли шаг в шаг), в мой адрес высказался еще резче Майкова. Он попросту не хотел поначалу вообще писать рецензию, так как на беду, оказался еще и специалистом именно по тем вопросам, которые вошли в 66моё дипломное задание. Игорьковы-то листы он глянул вскользь, а мои, это было видно, ему хотелось скомкать и вышвырнуть. К тому же, вдобавок, я у него в этот вечер оказался в очереди третьим. В последний момент перед нами на рецензию шмыгнула Надя, к тому времени уже Бизунова. Пришлось пропустить даму и кормящую мать, тем более, что она была не из таковских, кто позволяет себя обгонять перед самой кассой. Рецензент нервно подергался, однако смирился и написал, что мой проект выполнен «в общем удовлетворительно». Наши одногруппники, зрители на защите, услышав такую фразу, только охали и ахали. Защита, тем не менее, прошла благополучно, и даже с юмором. Нашелся один из членов комиссии, который никак не мог успокоиться. Он всё добивался от меня нужного ему ответа, который я упорно и категорически не принимал, и в конце концов выскочил из-за стола. Мы отодвинули в сторону все решетки с моими листами, а затем вовсю, по очереди, стали малевать мелом на доске, пока не пришли всё-таки к взаимопониманию. Женька со смехом говорил, что со стороны это смотрелось как в остросюжетном кино. И вот, 22 июня, меня, наконец, единогласно признали инженером. Всё было позади. И всё было впереди… Очередной дипломированный углежог Тимоха Малоручко был готов приступить к работе по лю-юбой специальности, какая только свалится на его бесшабашную, едва прикрытую кепкой, голову.